"Уже с ранних лет Левитан был чувствителен к природе. Левитан любил русскую природу фанатически, почти исступленно", - говорил о нем Игорь Грабарь. Другой его друг тоже художник Константин Коровин писал в своих воспоминаниях: "Под Москвой, в Сокольниках, шла дорога, колеи в снегу заворачивали в лес. Потухала зимняя заря, и солнце розовым цветом клало яркие пятна на стволы больших сосен, бросая глубоко в лес синие тени.— Смотри, — сказал Левитан. Мы остановились. Посинели снега, и последние лучи солнца в темном лесу были таинственны. Была печаль в вечернем свете.— Что с вами? — спросил я Левитана. Он плакал и грязной тряпочкой вытирал у носа бегущие слезы.— Я не могу, — как это хорошо! Не смотрите на меня, Костя. Я не могу, не могу. Как это хорошо! Это — как музыка…"

Зима. Деревенька. И. Левитан

Всё погосты, погосты, погосты…

Вроде раньше их не замечал,

Забывая, что всякого гостя

Ждёт один в этом мире причал.

Очень странное, право, забвенье.

Ведь, казалось бы, ночью и днём

Каждый миг даже сердцебиенье

Заставляет нас помнить о нём,

Но, увы… В суете и соблазнах,

Поощряемые князем тьмы,

Что нам льстит и в глаза, и заглазно,

Так живём, словно вечные мы.

И придёт ли прозренье, не знаю.

Но с годами, невольно притом,

Я всё чаще себя осеняю

У погостов широким крестом.

Александр Щербаков

     Полюбил богатый - бедную,
     Полюбил ученый - глупую,
     Полюбил румяный - бледную,
     Полюбил хороший - вредную:
     Золотой - полушку медную.

     - Где, купец, твое роскошество?
     "Во дырявом во лукошечке!"

     - Где, гордец, твои учености?
     "Под подушкой у девчоночки!"

     - Где, красавец, щеки алые?
     "За ночь черную - растаяли".

     - Крест серебряный с цепочкою?
     "У девчонки под сапожками!"

     Не люби, богатый, - бедную,
     Не люби, ученый, - глупую,
     Не люби, румяный, - бледную,
     Не люби, хороший, - вредную.
     Золотой - полушку медную!

     М. Цветаева  21-26 мая 1918

Как холодно в поле, как голо,
И как безотрадны очам
Убогие русские села
(Особенно по вечерам).

Изба под березкой. Болото.
По черным откосам ручьи.
Невесело жить здесь, но кто-то
Мне точно твердит: "поживи"...

Недели, и зимы, и годы,
Чтоб выплакать слезы тебе
И выучиться у природы
Ее безразличью к судьбе. 

Георгий Адамович

Михаил Осипович Меньшиков

Михаил Осипович Меньшиков - выдающийся русский журналист, патриот и мыслитель. После революции Меньшиков был отстранён от работы в газете, 14 сентября 1918 года арестован сотрудниками ВЧК на своей даче на Валдае, а 20 сентября расстрелян на берегу Валдайского озера на глазах его шестерых детей. По словам жены Меньшикова, судьями и организаторами расстрела были Якобсон, Давидсон, Гильфонт и комисса…р Губа. Предлагаем вашему вниманию некоторые цитаты из его статей и книг:

Истинный прогресс общества возможен лишь тогда, когда действует отбор лучших. Нужно, чтобы в каждой великой области труда жизнь выдвигала на первые места наиболее способных. Нужно, чтобы в священники шли люди наиболее религиозные, в офицеры - наиболее мужественные и склонные к войне, в администраторы - наиболее властные, в земледельцы - наиболее склонные к сельской жизни и т.д. Пока действует этот основной распределяющий инстинкт - инстинкт аристократический, инстинкт неравенства, - общество по всем направлениям прогрессирует, накапливает энергию, знание, капитал материальный и духовный

И иностранцы, и инородцы могут жить в земле нашей [России], но лишь под двумя условиями: или они должны быть временными гостями, не стесняющими хозяев ни количеством своим, ни качеством, - или они должны усваивать нашу народную душу через язык, обычаи, законы и культуру нашу. Никаких иных государств в нашем государстве, никаких чуждых колоний, никаких отдельных национальностей, внедренных в нашу, мы допустить не можем, не обрекая себя на гибель. Вот почему мы миримся с крохотными народностями, растворяющимися в нашей, господствующей, если это растворение идет безболезненно и не слишком понижает качество нашей расы. Но если чужеземцы принимают огромную славянскую империю за питательный бульон для своих особых национальных культур, если они заводят особые, враждебные нам колонии, особые племенные сообщества, чуждаясь языка и духа русского, - мы обязаны всемерно этому препятствовать. Унаследовав от предков такое бесценное благо, как независимая государственность, мы обязаны передать его дальше, в долготу веков, усовершенствовав и возвеличив.


В твердыню государственности нашей инородцы входят при посредстве двух лжеучений - политического и религиозного. В силу первого лжеучения все "подданные" государства приравниваются к "гражданам" его, в силу второго - все люди рассматриваются как "братья". Горький опыт здравомыслящих людей убедительно доказывает, что "гражданин" и "брат" - явления слишком высокие, чтобы быть широко обобщенными. Инородцы, отстаивающие свою национальность, не могут одновременно принадлежать и к нашей, и если числятся "гражданами" Русского государства, то это просто политический подлог. Точно так же чужие люди, пока они чужие, не могут быть нам братьями; доверять им, как братьям, важные позиции в государстве крайне безрассудно. Природа не терпит фальсификаций. Природа создала не одну, а разные национальности. Сентиментально смешивать их и притворяться, будто все они сливаются в одну, есть безумие и грех против природы.

Взяли чужую веру - потеряли не только свою веру, но веру в себя и ослабели. Взяли чужие вкусы - получили отвращение к своим вкусам, то есть отвращение к самим себе. Опасно всякое предательство, но нет опаснее самопредательства, отвержения от своего «я». Поистине это равносильно богоотступничеству. Неизбежное последствие ряда отречений и измен себе - слабость, а слабость - предтеча гибели.

Вообще, национализм - будь он английский или еврейский - есть лишь племенное самосознание, или, как нынче любят говорить, племенное самоопределение. Вот это небо - наше родное небо, слышавшее молитвы предков, их плач и песни. Эта земля - наша родная земля, утучненная прахом предков, увлажненная их кровью и трудовым потом. В этой родной природе держится тысячелетний дух нашего племени. Каковы мы ни есть - лучше иностранцев или хуже их, - мы желаем вместе с бессмертной жизнью нашего племени отстоять и натуральное имущество, переданное прошлым населением для передачи будущему. Желаем, чтобы это небо и земля принадлежали потомству нашему, а не какому иному. Желаем, что бы тот же священный язык наш, понятный святой Ольге и святому Владимиру, звучал в этом пространстве и в будущем, и та же великая душа переживала то же счастье, что и мы сегодняшние. Да будет мир между всеми народами, но да знает каждый свои границы с нами!

Вопреки нынешним кастратам национализма, древние предки наши [России] наживали и накапливали в себе национальное чувство как органическую зрелость, как потенциал прогресса. С величайшей страстью древние люди отстаивали все элементы национального чувства: единство крови, единство языка, единство веры, единство быта и управления. Они не только не «боялись увлечься», но наоборот, увлекались национальным чувством, доводя его до возможного напряжения. Если бы тогда не чувствовали искренно, до предела чувств, то не дошли бы до роскошного развития религии, философии, науки и искусств. Если бы национальное чувство не окружили культом, торжественным и священным, то не было бы ни нации, ни государства. Именно национальное чувство было душой народной, именно оно оплодотворяло нарождающиеся по-коления и поддерживало звенья великой неразрушимой цепи, составляющей бытие народа.

Враги России как бы поклялись не допустить нашего покоя. Они осыпают империю ядовитыми внушениями, они заражают ум и сердце нации преступным бредом, они добиваются общего разгрома, общего паралича. Пора русским людям вдуматься во все это, зорко вглядеться, и, мне кажется, пора наконец давать отпор.

Враги русской народности, всячески отстаивая свой национализм, всемерно опорочивают русский. Когда речь зайдет о нарушении прав еврея, финна, поляка, армянина, подымается негодующий вопль: все кричат об уважении к такой святыне, какова национальность. Но лишь только русские обмолвятся о своей народности - подымаются возмущенные крики: "Человеконенавистничество! Нетерпимость! Черносотенное насилие! Грубый эгоизм!" Сами ожесточенные эгоисты, поклоняющиеся идолу отчуждения, насевшие на нас инородцы не признают за Россией ее народного "я". Что ж, остается нам обречь себя в самом деле на роль удобрения для чужих рас, как откровенно мечтают фанатики пангерманизма! Апостолы мелких национальностей не стыдятся выражения "эгоизм". Мне кажется, и русскому национализму не следует чураться этого понятия. Да, эгоизм. Что ж в нем удивительного или ужасного? Из всех народов на свете русскому, наиболее мягкосердечному, пора заразиться некоторой дозой здравого эгоизма. Пора с совершенной твердостью установить, что мы не космополиты, не альтруисты, не "святые последних дней", а такой же народ, как и все остальные, желающие жить на белом свете прежде всего для самих себя и для собственного потомства.

Все великие государства держались единством своего духа, единством крови, веры, языка и культуры, единством сознания, что граждане - братья и что родина им родная мать. Наоборот, великие государства падали от одной причины - от инородческого вторжения, от расстройства национальности - сначала в верхних классах, от упадка той высшей солидарности, которая заставляет нацию в опасные минуты вставать дружной, несокрушимой глыбой, смеющейся над всеми ударами рока.

Если громадный организм государственный в его важнейших частях сделался добычей инородческих фамилий, то мы, оставшиеся русские, и те, кто внизу, имеем право спросить себя со страхом: чем же это кончится? Не тем ли, что Россия, вмещающая в себя 3/4 славянской расы, сделается и в самом деле "подстилкой для народов", как бахвалятся немцы? Не тем ли, что у нас сложится очень скоро инородческая аристократия, равнодушная к России? Не тем ли, что сложится такая же бездушная инородческая буржуазия? Но ведь при таком составе царства мы, наверное, грохнемся наподобие той огромной статуи, которую видел Навуходоносор в своем страшном сне.

10 (22) октября 1870 года родился Иван Алексеевич Бунин. Повторим вслед за Адамовичем слова о нем: «...Один из последних лучей какого-то чудного русского дня».

"Я никогда не мог смотреть на него, говорить с ним, слушать его без щемящего чувства, что надо бы на него наглядеться, надо бы его наслушаться, именно потому, что это один из последних лучей какого-то чудного русского дня". 

Цветная Триодь. Поминовение усопших.

Боже духов, и всякия плоти, смерть поправый и диавола упразднивый, и живот миру Твоему даровавый.. Господи, упокой души усопших рабов Твоих в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание. Всякое согрешение, содеянное им, делом или словом или помышлением, яко Благий Человеколюбец Бог… прости: яко несть человек, иже жив будет и не согрешит, Ты бо Един кроме греха, правда Твоя правда во веки, и слово Твое истина. Яко Ты еси воскресение, и живот, и покой усопших рабов Твоих (имя), Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со безначальным Твоим Отцем, и Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Осень

Опять знакомая истома

Тревожит существо мое,

Опять стою у перелома

И созерцаю бытие.

Еще за окнами моими

Тепло последнее поет

И над озерами лесными

Туман по утру восстает.

Дневное небо светло-сине,

Золотолист и весел сад,

В его редеющей вершине

Грачи встревоженно шумят.

А в доме – странное томленье,

По щелям бродит тонкий свист,

Как будто струны в отдаленьи

Перебирает бандурист.

Окно откроешь – ветер ясный

Пронизывает холодком,

И летней неги так напрасно

И безнадежно-тщетно ждем.

Александр Чижевский  1916

В итоге нашей "национальной" политики на Кавказе за 100 лет государство на завоеванных им пустопорожних землях поселило 1 200 000 инородцев и всего лишь около 240 000 человек русских, в том числе сельских переселенцев всего 140 000 душ. При этом казна растеряла большую часть своего земельного фонда, перешедшего к туземцам и иностранцам. Если вглядеться в этот невероятный результат, вы увидите, что Родина была мачехой для народа русского и родною матерью для турецких армян, для греков, для вюртембергских немцев, для эстов и латышей. Вы видите, что к дележу древней Колхиды, завоеванной тяжелыми жертвами русской нации, приглашен был всевозможный инородческий сброд и на пятерых инородцев всего лишь одному русскому бросали кость... Вы видите, что высшая власть все время о чем-то мечтала, а низшая все время устраивала родных человечков, особенно армянской крови... Россия завоевала для себя и для своего потомства благодатное царство - а хитрые людишки отвоевывали его и, увы, уже, кажется, совсем отвоевали!

Михаил Меньшиков, 1911

Антоний Великий, писал о чудесах: «Не имел и не желаю».

Виктор Леонидович Топоров о еврействе и о себе.

Выношу в отдельный статус на вопрос, нет ли в исповедуемой мной еврейской национальной самокритике Стокгольмского синдрома:
Есть простое житейское правило: "Дорогие гости, чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях". Это совершенно одинаково относится и к Мише в моем журнале, и ко мне в любом другом журнале, и… к евреям в России. Можете ассимилироваться полностью - и через сто-двести лет, а может, и раньше стать русскими. Но пока и если этого не произошло, не забывайте, что вы в гостях. Не затевайте революций, не рулите литературой, искусством и прессой, не скупайте места в парламенте, не браните публично президента и патриарха, слезьте с телеэкрана хотя бы на четыре часа в сутки.Чувствуйте себя как дома, но не забывайте, что вы в гостях. Только и всего.

Скажем так, я ощущаю это как личную проблему. При том, что мое еврейство - выбор абсолютно добровольный: у меня русская фамилия, я был русским по паспорту, мои предки - выкресты, я атеист и т.д. Конечно, у меня нерусская внешность, но меня часто принимали не за еврея, а за кавказца (особенно армянина), цыгана, грека и т.д. Да и за русского, естественно, тоже. Меня никогда не ущемляли по национальному признаку, крайне редко обзывали и уж подавно никогда не били... И, тем не менее, да, осознавая себя евреем, я накладываю на себя определенные "гостевые" ограничения.

Меньшинства, у которых есть собственные государства? Да, разумеется. Грузины могут уехать в Грузию, евреи - в Израиль - и быть там хозяевами, а не гостями. Или и те, и другие, и кто угодно - в Америку, которая, как известно, плавильный котел. А Россия - нет. И опять-таки - еврей, грузин, кто угодно - может ощутить себя русским и стать русским. Но если ты сохраняешь элементы двойной лояльности - и по отношению к России, и по отношению к еврейству. - тогда только так.

"...расслабляющее чувство того самого двойного подданства, которое рассматривал петроградский профессор Соломон Лурье в 1922 : еврей, живущий в стране, принадлежит не только этой стране – и потому его чувства неизбежно двоятся.

Евреи «всегда были националистически настроены, но объектом этого национализма было еврейство, а не та страна, в которой евреи жили».

Неполная заинтересованность в этой стране. Ведь впереди всегда – для многих неосознанно, а маячит – уже без сомнения свой Израиль."

Отсюда неизбежно напрашивается один единственный вывод, евреи являются чужеродным и враждебным элементом, в любой момент готовым совершать подрывную деятельность, направленную против государства, в котором они на данный момент находятся. А следовательно категорически (на пушечный выстрел!) не должны допускаться ни к каким областям его правления.

Мы тежь, - глупая Русь, вашего костела разума и хитрости не хочем и на ваше жродло [источник] поганских наук, которое славу света сего гонит, не лакомимося.

Иоанн Вишенский. Замечательная фигура на небосводе южнорусского богословия. Точная дата его рождения неизвестна, но считается, что будущий ревнитель православия и яркий оратор родился в 1550-х гг. в Судовой Вишне (ныне Львовская обл.)

По улице моей который год

звучат шаги - мои друзья уходят.

Друзей моих медлительный уход

той темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,

нет в их домах ни музыки, ни пенья,

и лишь, как прежде, девочки Дега

голубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх

вас, беззащитных, среди этой ночи.

К предательству таинственная страсть,

друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!

Посверкивая циркулем железным,

как холодно ты замыкаешь круг,

не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!

Твой баловень, обласканный тобою,

утешусь, прислонясь к твоей груди,

умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,

на том конце замедленного жеста

найти листву, и поднести к лицу,

и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,

твоих концертов строгие мотивы,

и - мудрая - я позабуду тех,

кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,

свой тайный смысл доверят мне предметы.

Природа, прислонясь к моим плечам,

объявит свои детские секреты.

И вот тогда - из слез, из темноты,

из бедного невежества былого

друзей моих прекрасные черты

появятся и растворятся снова.

1959

Белла Ахмадулина

КОСЦЫ

   Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом березовом лесу поблизости от нее - и пели.

   Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже вовеки.

   Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный цветов и запахов, звучно откликался им.

   Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня... Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик-пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут... Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой - или благословенной - богом стране. И они шли и пели среди ее вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И березовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.

   Они были "дальние", рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях, еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были "охочи к работе", несознанно радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке, в языке, - опрятной и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками, белыми ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами.

   Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, - так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, - потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными, как бритва, косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового.

   Я сказал:

   - Хлеб-соль, здравствуйте.

   Они приветливо ответили:

   - Доброго здоровья, милости просим!

   Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись:

   - Ничего, они сладкие, чистая курятина!

   Теперь они пели: "Ты прости-прощай, любезный друг!" - подвигались по березовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть мам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их песни.

   Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть се была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим снежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была - Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу.

   Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъемы молодой, здоровой, певучей груди. Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной легкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. Чувствовалось - человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощную звучность, которой наполняли его эти вздохи. Они подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны, окашивая, подбивая округ пней и кустов и без малейшего напряжения вздыхая, каждый по-своему, но в общем выражая одно, делая по наитию нечто единое, совершенно цельное, необыкновенно прекрасное. И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вместе с откликающейся далью, глубиной леса.

   Конечно, они "прощались, расставались" и с "родимой сторонушкой", и со своим счастьем, и с надеждами, и с той, с кем это счастье соединялось:

  

   Ты прости-прощай, любезный друг,

   И, родимая, ах да прощай, сторонушка! -

  

   говорили, вздыхали они каждый по-разному, с той или иной мерой грусти и любви, но с одинаковой беззаботно-безнадежной укоризной.

  

   Ты прости-прощай, любезная, неверная моя,

   По тебе ли сердце черней грязи сделалось! -

  

   говорили они, по-разному жалуясь и тоскуя, по-разному ударяя на слова, и вдруг нее разом сливались уже в совершенно согласном чувстве почти восторга перед своей гибелью, молодой дерзости перед судьбою и какого-то необыкновенного, всепрощающего великодушия, - точно встряхивали головами и кидали на весь лес:

  

   Коль не любишь, не мил - бог с тобою,

   Коли лучше найдешь - позабудешь!

  

   и по всему лесу откликалось на дружную силу, свободу и грудную звучность их голосов, замирало и опять, звучно гремя, подхватывало:

  

   Ах, коли лучше найдешь - позабудешь,

   Коли хуже найдешь - пожалеешь!

  

   В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил, да и не мог верить, по своей силе и непочатости, в эту безнадежность. "Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!" - говорил он, сладко оплакивая себя, Но не плачут сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. "Ты прости-прощай, родимая сторонушка!" - говорил человек - и знал, что все-таки нет ему подлинной разлуки с нею, с родиной, что, куда бы ни забросила его доля, все будет над ним родное небо, а вокруг - беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного, разве только своей свободой, простором и сказочным богатством. "Закатилось солнце красное за темные леса, ах, все пташки приумолкли, все садились по местам!" Закатилось мое счастье, вздыхал он, темная ночь с ее глушью обступает меня, - и все-таки чувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, есть чье-то заступничество, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: "Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!" - И из всяческих бед, по вере его, выручали его птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга, жалевшая его "по его младости". Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды, знал он молитвы и заклятия, чудодейные опять-таки по вере его, улетал из темниц, скинувшись ясным соколом, о сырую Землю-Мать ударившись, заступали его от лихих соседей и ворогов дебри дремучие, черные тони болотные, носки летучие - и прощал милосердный бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие...

   Еще одно, говорю я, было в этой песне - это то, что хорошо знали и мы и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок, - миновала и для нас сказка: отказались от нас паши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобранные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля, иссякли животворные ключи - и настал конец, предел божьему прощению.

  

Иван Бунин

Париж. 1921

СОДОМ

На том этаже телецентра, где мы ожидали записи передачи, прогуливаясь по коридору, было очень людно. Видимо, Украина продолжала искать таланты, и почти голые девицы, совсем еще юные, в ожидании вызова на сцену хлопали накрашенными ресницами, шумели в гримерках, выбегали на перекур, тараторили с друзьями и родителями, прижав мобильники к уху.

Нас было двое, и мы коротали время в занимательном разговоре. Моим собеседником был знаток Ветхого Завета, и мы, мысленно открывая сундук библейских сокровищ, перебирали отдельные его драгоценности, наслаждаясь их красотой. Надпись «Идет запись» еще была темна над нашей студией.

О чем мы только не говорили тогда: о благословениях, данных умирающим Иаковом сыновьям; о красной телице; о пропавших без вести десяти коленах; о первом Храме. Каким-то боком разговор наш зацепил и тему Содома. Содом – это дело ясное, казалось мне. Неестественный блуд, грубое насилие, мужеложство – вот его яркие признаки. Оказалось, что не только в этом дело. В который раз оказалось, что мы можем привычно думать о чем-то и считать дело ясным и до конца решенным, тогда как дело и неясно, и не решено, и нами до конца не выяснено.

– Содом – это не просто половая содомия, то есть извращение половой жизни, – говорил мой знакомый. – Половая содомия есть лишь часть общей содомии, причем побочная часть.

– А что значит «общая содомия»? – спросил я, по правде сказать, недоумевая.

– Это извращение всех вообще сторон жизни и потеря человеческого облика. Сильнее всего это извращение проявляется в утрате способности отличать добро от зла и, как следствие, в извращении правосудия. Несправедливость в судах, тотальная, вопиющая и невыносимая несправедливость – это такой же фактор Содома, как половая страсть мужчины к мужчине.

Мы разговаривали на ходу, медленно прохаживаясь между кандидатками в «звезды», огибая их и иногда невольно слегка с ними сталкиваясь.

– Вот эти девочки, к примеру, – продолжал мой собеседник. – Они ходят голые среди мужчин, которые им не отцы и не мужья. И при этом думают, что так и надо. Это – Содом. Они потеряли чувство меры, чувство стыда, чувство справедливости. С этим согласны их родители. И все это – Содом. Попробуйте сказать им, что они ведут себя нечестиво, что они развратницы и позор своих семейств. Они набросятся на вас, как стая птиц на падаль, они съедят вас, и вы ничего не сможете им ни доказать, ни объяснить. Это и есть Содом. Их родители, кстати, поступят с вами так же.

Тут я начал вспоминать все, что читал в Писании о вещах подобного рода.

«У тебя был лоб блудницы, ты отбросила стыд» (Иер. 3: 3).

«Выражение лиц их свидетельствует против них, и о грехе своем они рассказывают открыто, как Содомляне, не скрывают: горе душе их! Ибо сами на себя навлекают зло» (Ис. 3: 9).

Грешить и не краснеть, хвалиться грехом, зарабатывать на беззакониях – вот Содом. И это еще далеко не все.

Многие вещи сокрыты ночным мраком. Для того они и творятся ночью. Но люди теряют стыд и свет слова вносят туда, где должно быть темно. Они смеются и говорят открыто о грехах своих. Они гордятся грехами, словно это – победы на поле боя. И это – содомское сознание. Я всегда скрыто чувствовал это, а теперь стал не просто чувствовать, но понимать.

Мы продолжили разговор.

Древнее предание говорит, что четверо судей было в Содоме: Шакрой, Шакрурай, Зайфой и Мацли-дин. Первые двое получили имя от слова «шекер», то есть «ложь». Третий – от слова «зайфон», то есть «подделыватель», а имя четвертого означает «извращающий правосудие».

Извращенное правосудие – вот Содом. Тебя ограбили, но ты же еще и должен. Это – Содом. Ты обратился в суд и обнищал от судебных издержек, но правды так и не добился. Это – Содом. У тебя отобрали имущество, лишили наследства или сбили на дорогой машине, но ты же и оказался виноват – вот тебе настоящий Содом, без всякого отношения к половым пакостям. Это потом неправедные судьи, обмывая очередную «победу», будут смеяться над жертвой, упиваться и в пьяном виде творить пакости. Эти-то пакости мы и называем «содомом», но сам «содом» – это то, что творится раньше, то есть беззаконие.

Жестокость, бесчеловечие – признаки извращенного бытия. «Вы, – говорил Исаия, – присоединяете дом к дому и выгоняете бедняка. Как будто вы одни живете на земле».

И он же говорил, что если бы Господь не сохранил Израилю остатка, то израильтяне были бы как Содом, уподобились бы Гоморре.

Бесчеловечие, обман, тотальная жестокость – вот родовые признаки Содома, и мы в нем живем. Да, к счастью, однополые забавы и половая гнусь культурно все еще далеки от нас. Но не только в этом дело. В роскоши и грабеже – Содом; в злой неправде – Содом. А уж там, за высоким забором Содомского дворца, выстроенного на слезах безответных жителей земли, никто не помешает поселиться и всякому половому извращению. Так оно и бывает. Так оно и есть.

Воплощенный, актуализированный Содом – это «Колымские рассказы» В. Шаламова, где урка играет в карты на свитер, только что присланный с воли соседу по нарам. Урка проигрывает чужой свитер, а человек согласен снять его только вместе с кожей. Человека молча и спокойно режут насмерть, и снимают с него свитер, и продолжают дальше играть. И эта будничная картина есть картина Содома, даже несмотря на отсутствие в кадре всякого намека на педерастию.

И когда интеллигент «тискает роман» блатному авторитету, то есть, стоя «на цырлах», «по понятиям» излагает блатному авторитету смысл классического произведения, будь то «Ромео и Джульетта» или «Фауст», то это тоже Содом. Этот несчастный интеллигент может еще, рассказывая, и пятки чесать этому самому авторитету, зарабатывая часть блатной пайки, и это уже совсем сравнить не с чем. Педерастии может не быть, а Содом есть, и он очевиден.

Это не апология половых извращений. Да не будет!

Это попытка расширить понимание проблемы до ее истинных размеров, а не до локальных границ, установленных произвольно. Содом не просто извращенный блуд, но целиком извращенная жизнь и лишь тогда, как неизбежный плод ее, извращенная половая жизнь. Ибо как и остаться неизвращенной половой сфере жизни, если вся жизнь вообще извращена?

Вот доктор Беттельгейм в книге «Просвещенное сердце» описывает случай в концлагере. Эсесовец замечает двух работяг, работающих в полсилы. Он закипает гневом и приказывает этим двум копать могилу и лечь в нее. Те исполняют. Потом эсесовец ищет исполнителя казни и находит взглядом некоего польского князя из «бывших». (Люди с отметиной благородства в Содоме выживают хуже всех. Их быстро замечают и быстро уничтожают. Содому нужны только представители усредненного человечества.)

– Закапывай их, – говорит офицер бывшему князю.

– Не буду, – отвечает узник.

Следует удар прикладом в лицо.

– Закапывай!

– Не буду.

Еще удар. Поляк непреклонен.

– Хорошо, – говорит офицер. – Вы двое – марш наверх.

Те вылезают.

– Ложись! – звучит команда. И поляк ложится на место тех двух.

– Закапывайте его!

Приказ обращен к тем двум, которые только что лежали в вырытой ими могиле. Они бодро забрасывают землей поляка. Когда тот уже совсем покрыт комьями грунта, звучит команда: «Хальт!»

– Ты, – обращаясь к поляку, говорит немец, – вылезай! Вы двое – обратно в могилу!

– Закапывай их, – опять говорит поляку немец. И на сей раз только что вылезший из земли поляк закапывает этих двух до конца, до смерти, под завязку. Цель достигнута. Цель – не просто убить одного человека, а сломать другого человека и заставить людей убивать друг друга. Это – Содом. Это умное и холодное торжество зла.

Когда человечество доходит до подобных стадий развращения, то оно, человечество, уже, как правило, не лечится. Или лечится, но только обильным кровопусканием. Только большая кровь лечит великое развращение, и здесь объяснение и всемирного потопа, и огня, пролитого на Содом и Гоморру. Здесь указание на то, почему кровавые конфликты по временам трясут Вселенную.

Бытовой Содом тому причиной, и кто не хочет большого кровопускания, тот должен стремиться к нравственному очищению. Иначе всякая человеческая неправда неумолимо приводит к катастрофе, так же, как все сточные воды, несущие кал и грязь, стекают в канализацию.

Мы в лице педерастии ненавидим лишь одну маску Содома, но вполне уживаемся с другими его образами и лицами. Мы презираем тех мужчин, которые… Не будем описывать то, что делают эти якобы мужчины.

Но это не единственная форма воплощения содомского сознания. Неправда в суде, злая радость о чужом горе и унижении, обогащение на слезах простого человека – все это Содом и только Содом. И наказание этим извращениям соответствующее.

Голых девчонок продолжали вызывать на сцену, и они, окрыленные позорной и несбыточной надеждой, на сцене продолжали плясать. А мы ходили среди живого Содома и рассуждали о нем же, то ужасаясь действительности, то удивляясь глубине Божественного слова.

Ведь действительно с трудом в голову входит та мысль, что содомитов плодят не только ночные клубы и бары по интересам, но также юридические вузы и прочие подобные инстанции.

Вскоре администратор позвал в студию и нас. Наступило время записи передачи, на которую мы пришли. Над входной дверью зажглась надпись «Тихо! Идет съемка».

Кинокамера уже не стрекочет. Бесшумно работает цифра, и перед лицом Господа Саваофа пишется памятная книга обо всем, что творится на лице Земли.

А мы живем внутри Содома и настолько свыклись с этим, что уже не замечаем большей части извращений и несправедливостей. И если можно хоть что-то изменить, то нужно менять ветхое на новое как можно быстрее. А если нельзя ничего изменить, тот нужно хотя бы хранить веру и не отчаиваться, потому что «праведный верою жив будет, а если кто поколеблется, не благоволит к тому душа Моя» (Евр. 10: 38).

Протоиерей Андрей Ткачев

Не будет у России, и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только их Россия освободит, а Европа согласится признать их освобожденными! Я очень люблю славян, но я и защищаться не буду, потому что знаю, что всё точно так именно сбудется, как я говорю, и не по низкому, неблагодарному, будто бы, характеру славян, - у них характер в этом смысле как у всех, - а именно потому, что такие вещи на свете иначе и происходить не могут. Распространяться не буду, но знаю, что нам отнюдь не надо требовать с славян благодарности, к этому нам надо приготовиться вперед. Начнут же они, по освобождении, свою новую жизнь именно с того, что выпросят себе у Европы, у Англии и Германии, например, ручательство и покровительство их свободе, и хоть в концерте европейских держав будет и Россия, но они именно в защиту от России это и сделают. Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух, объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшею благодарностью.

Фёдор Достоевский

Чеченцы

Чеченцы — народ, перевоспитанию не поддающийся. Только уничтожению
(с) Ермолов

Надобно прежде всего переговорить о всякой мерзости и потому перехожу к чеченам
(с) Ермолов - Александру I

Ниже по течению Терека живут чеченцы, самые злейшие из разбойников. Общество их весьма малолюдно, но чрезвычайно умножилось в последние несколько лет, ибо принимались дружественно злодеи всех прочих народов, оставляющие землю свою по каким либо преступлениям. Здесь находили они сообщников, тотчас готовых или отмщевать за них, или участвовать в разбоях, а они служили им верными проводниками в землях, им самим не знакомых. Чечню можно справедливо назвать гнездом всех разбойников
Записки А. П. Ермолова. 1798 1826 гг. М., 1991. С.284

Сумасшедший

Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх
   И можете держать себя свободно,
Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях
   Я королем был избран всенародно,
Но это всё равно. Смущают мысль мою
Все эти почести, приветствия, поклоны...
      Я день и ночь пишу законы
Для счастья подданных и очень устаю.
Как вам моя понравилась столица?
Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица
Напоминают мне знакомые черты,
Как будто я встречал, имен еще не зная,
Вас где-то, там, давно...
         Ах, Маша, это ты?
О милая, родная, дорогая!
Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!
   И Коля... здравствуй, милый брат!
Вы не поверите, как хорошо мне с вами,
Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?
Как ты осунулась... страдаешь всё глазами?
   Садись ко мне поближе, говори,
   Что наша Оля? Всё растет? Здорова?
   О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова
Расцеловать ее, прижать к моей груди...
Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!
   Расплачется, пожалуй, не узнает,
Как, помнишь, было раз... А ты теперь о чем
Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом
   Я стал совсем, и доктор уверяет,
      Что это легкий рецидив,
Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье.
О да, я терпелив, я очень терпелив,
Но всё-таки... за что? В чем наше преступленье?..
Что дед мой болен был, что болен был отец,
Что этим призраком меня пугали с детства,-
Так что ж из этого? Я мог же, наконец,
   Не получить проклятого наследства!..
Так много лет прошло, и жили мы с тобой
Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось...
Как это началось? Да, летом, в сильный зной,
Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Да, васильки, васильки...
     Много мелькало их в поле...
     Помнишь, до самой реки
     Мы их сбирали для Оли.

     Олечка бросит цветок
     В реку, головку наклонит...
     "Папа,- кричит,- василек
     Мой поплывет, не утонет?!"

     Я ее на руки брал,
     В глазки смотрел голубые,
     Ножки ее целовал,
     Бледные ножки, худые.

     Как эти дни далеки...
     Долго ль томиться я буду?
     Всё васильки, васильки,
     Красные, желтые всюду...

     Видишь, торчат на стене,
     Слышишь, сбегают по крыше,
     Вот подползают ко мне,
     Лезут всё выше и выше...

     Слышишь, смеются они...
     Боже, за что эти муки?
     Маша, спаси, отгони,
     Крепче сожми мои руки!

     Поздно! Вошли, ворвались,
     Стали стеной между нами,
     В голову так и впились,
     Колют ее лепестками.

     Рвется вся грудь от тоски...
     Боже! куда мне деваться?
     Всё васильки, васильки...
     Как они смеют смеяться?
     . . . . . . . . . . . .

Однако что же вы сидите предо мной?
Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?
Вы избалованы моею добротой,
Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!
Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!
Для этого меня безумным вы признали...
Так я вам докажу, что я в своем уме:
Ты мне жена, а ты - ты брат ее... Что, взяли?
Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.
Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?
Что делать, милая, недаром вся страна
Давно уж требует твоей позорной казни!
Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор
И благости пример подам родному краю.
Я не за казни, нет, все эти казни - вздор.
Я взвешу, посмотрю, подумаю... не знаю...
      Эй, стража, люди, кто-нибудь!
      Гони их в шею всех, мне надо
   Быть одному... Вперед же не забудь:
   Сюда никто не входит без доклада.

Алексей Апухтин 1890

Наши дети, наши внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то жили, которую мы не ценили, не понимали - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье...

Ив. Бунин
Окаянные дни

Мы с вами распустили нацию. Теперь предстоит тяжелый труд - собрать ее заново. Собрать нацию гораздо сложнее, чем распустить.

Василий Шукшин
(Из высказывания на встрече с М.А. Шолоховым в станице Вешенской)

Здоровая нация так же не замечает своей национальности, как здоровый человек - позвоночника. Но если вы подорвете ее национальное достоинство, нация не будет думать ни о чем другом, кроме того, чтобы восстановить его. Она не станет слушать никаких реформаторов, никаких философов, никаких проповедников, пока не будут удовлетворены требования националистов. Она не будет заниматься никакими делами, сколь неотложными они ни были бы, кроме дела воссоединения и освобождения.

Бернард Шоу

Национализм, по мне, столь естествен, что никогда, ни при каких порядках, «интернационалистами» желаемых, не угаснет, но, во-первых, на всё, думается мне, придёт своё подходящее время, а теперь оно уже никак не за крайности национализма; во-вторых, малым народцам уже практически необходимо согласиться навсегда с большими, так как в будущем прочно лишь большое и сильное; в-третьих, разбредшиеся народы, вроде цыган и евреев, без всякой земли и государственности, не могут даже и входить в счёт; и в-четвёртых, национализму необходимо более всего принять начало терпимости, т.е., отречься от всякой кичливости, в которой явная бездна зла, а потому в этого рода делах практичнее всего терпеливо ждать течения совершающегося.

Д.И.Менделеев. К познанию России. СПб.:1907

 Спаси нас, Боже Праведный, всех вместе. Отврати лице Твое от грех наших общих и личных, и отдай нам обратно наше богатство - Россию. Обрати врагов наших вспять. Аминь.

Старец Илий (молва приписывает чудотворение) троекратно повторяет эту молитву каждый день в 14 часов. Оптина Пустынь.

Корень зла в том, что русские никак не могут утвердиться на национальном принципе, ставя интересы партийные выше интересов своего народа. В этом отношении виноваты оба крыла: и левое и правое. Всякая политическая борьба до тех пор, пока она не стоит на национальной почве и на программе освобождения России, - вредна.

Верховный Правитель России А.В. Колчак

Пускай умру, пускай летят года,
пускай я прахом стану навсегда.

Полями девушка пойдет босая.
Я встрепенусь, превозмогая тлен,
горячей пылью ног ее касаясь,
ромашкою пропахших до колен.

Степан Щипачев 1940

 

Перед весной бывают дни такие:
Под плотным снегом отдыхает луг,
Шумят деревья весело-сухие,
И теплый ветер нежен и упруг.

 И лёгкости своей дивится тело,
… И дома своего не узнаешь,
И песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поешь.

Анна Ахматова 1915

 

Саврасов Алексей Кондратьевич [1830 - 1897]
Ранняя весна. Оттепель. 1880-е

Ту звезду, что качалася в темной воде
Под кривою ракитой в заглохшем саду,-
Огонек, до рассвета мерцавшей в пруде,-
Я теперь в небесах никогда не найду.

В то селенье, где шли молодые года,
В старый дом, где я первые песни слагал,
Где я счастья и радости в юности ждал,
Я теперь не вернусь никогда, никогда.

Иван Бунин
9 сентября 1916

"Мы должны быть готовы к тому, что расчленители России попытаются провести свой нелепый и враждебный опыт и в послебольшевистском хаосе, обман…но выдавая его за высшее торжество "свободы" и "федерализма" российским народам и племенам на погибель, авантюристам, жаждущим политической карьеры, на процветание, врагам России на торжество... Россия не погибнет от расчленения, но начнет воспроизведение всего хода своей истории заново."

 

Иван Ильин

С мальчишками дышу весенней Русью.
И так отрадно, так по сердцу мне,
что ласкова, как милая бабуся
берёзовая роща к ребятне.

Ещё знобит, сквозит со всех концов,
ещё и снег частенько докучает,
а за зиму подросших сорванцов
она уже гостинцами встречает.

Знать, с осени ещё припасено
и в погребах сохранено кротовых
берёзовое детское вино
и светлый мёд подснежников лиловых.

Валентин Ермаков

Время проливает свет на все... Пара шансов, чтобы определить всю дальнейшую жизнь. Иногда только один. А потом все уходит навсегда.
 
Из фильма "Вся королевская рать /All the King's Men".

В МИНУТЫ МУЗЫКИ

В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,

… И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей...

Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.

Но все равно в жилищах зыбких -
Попробуй их останови! -
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.

И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.

Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем...
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.   

Николай Рубцов 1966

Это мы переживем

ЮННА МОРИЦ

"Но, право, может только хам
Над русской жизнью издеваться."
Александр Блок "Возмездие".

1.

Сыро, хмуро, серо-буро, –
Это мы переживём,
Нас такая греет шкура –
Зверь, стоящий на своём!

Серо-буро, хмуро, сыро, –
Это мы переживём.
Жарит хлеб со стружкой сыра
 Зверь, стоящий на своём.

Кофе пьём вдвоём со зверем,
Песни зверские поём, –
Исторически проверен
 Зверь, стоящий на своём!
Серо-буро, хмуро, гадость, –
Это мы переживём,
Моя прелесть, моя радость,
Зверь, стоящий на своём!
 
2.
Читаю Блока по верхам,
От Блока некуда деваться:
"Но, право, может только хам
Над русской жизнью издеваться".

Один не разберёт, чем пахнут розы,
Другой из горьких трав добудет мёд.
Дай хлеба одному - навек запомнит,
Другому жизнь пожертвуй - не поймёт...

Омар Хайям

….
Запомнит мозг, и сердце затаит:
В крушеньях звезд рождалась мысль и крепла,
Но дух устал от свеянного пепла, —
В нас тлеет боль внежизненных обид! 

М. Волошин

По Смоленской дороге
Ж. Болотовой
 

По Смоленской дороге -- леса, леса, леса.  По Смоленской дороге -- столбы, столбы, столбы.  Над дорогой Смоленскою, как твои глаза, --  две вечерних звезды голубых моих судьбы.  По Смоленской дороге метель в лицо, в лицо.  Все нас из дому гонят дела, дела, дела.  Может, будь понадежнее рук твоих кольцо,  покороче б, наверно, дорога мне легла. По Смоленской дороге -- леса, леса, леса.  По Смоленской дороге -- столбы гудят, гудят.  На дорогу Смоленскую, как твои глаза,  две холодных звезды голубых глядят, глядят. Б. Акуджава, 1960

Мы с братом в зимние каникулы гостили в деревне. Вернее не в деревне, а в маленьком тихом посёлке - домов там всего штук двадцать пять, или чуть больше, если считать всякие сараи.
Просыпаюсь утром, а бабушка уже жарит тёртики – это такие оладьи из тёртой картошки. Я по запаху учуял.
Лежу я около тёплой печки и долго смотрю в заснеженное окно.
Потом бужу засоню Мишку и мы долго сражаемся подушками.
Когда нас бабушка разгоняет, мы ныряем в валенки, в чьи попало, и бежим вокруг дома по колено в снегу. Туалет здесь не в доме, а в глубине сада, за домом.
Бегом возвращаемся, закоченели, и норовим сразу за стол, завтракать. Но, бабушка бдительно следит за тем, чтобы мы умылись. Уже приготовлена, налита в умывальник с пипочкой вода (мы вчера под руководством дедушки в большим бидоне на санках привезли много воды из колонки).
Умываемся и прыгаем за стол. Обжигаемся блинами со шкварками и с маслом.
Кухня небольшая, уютная. На столе у окна пыхтит самовар, мы пьём из него чай.
За мутными запотевшими стёклами зима, стужа, а тут у нас печка, тепло.
Низкий дом заметён по самые окна покатыми сугробами.
После завтрака начинаем одеваться. Долго ищем старые шубы или телогрейки, ушанки, шаровары, рукавицы.
Вот уже мы оделись. Взяли санки, отвязали собаку Жульку и пошли на горку.
День ясный, солнечный. Солнце бледно – желтое. Снежок блестит, мелкой сухой крупой шуршит и скрипит под ногами…

Старая Москва.
Просторная комната. В ней почти темно.
В углу комнаты стоит красивая ёлка, пахнет хвоей.
В тёмном углу привалился к стене огромный старинный кожаный мягкий диван с высокой спинкой и с круглыми валиками.
За окнами – во дворе, в многоэтажных домах зажигаются окна, видны ёлки, мерцающие разноцветными гирляндами.
Кто-то забыл у подъезда саночки.
Два человека торопливо идут по мостовой и размахивают руками.
Идёт снег.
В самом конце улицы всё сливается в мохнатое, белое, пушистое …

Зимняя сказка

 

Когда зимний вечер уснёт тихим сном,
Сосульками ветер звенит за окном,
Луна потихоньку из снега встаёт
И жёлтым цыплёнком по небу плывёт.

А в окна струится сиреневый свет,
На хвою ложится серебряный снег.
И, словно снежинки, в ночной тишине
Хорошие сны прилетают ко мне.

Ах, что вы хотите, хорошие сны?
Вы мне расскажите о тропах лесных,
Где всё, словно в сказке, где сказка сама:
Красавица русская, бродит зима.

Но что это? Холод на землю упал,
И небо погасло, как синий кристалл -
То жёлтый цыплёнок, что в небе гулял,
Все белые звёзды, как зёрна, склевал.

Когда зимний вечер уснёт тихим сном,
Сосульками ветер звенит за окном,
Луна потихоньку из снега встаёт
И жёлтым цыплёнком по небу плывёт.

Луна потихоньку из снега встаёт
И жёлтым цыплёнком по небу плывёт.

Сергей Крылов 1962