Переехало собаку колесом.
Слёз не лили, обязательных, над псом.
Оттащили его за ногу в кювет.
Оттащили, поплевали, и - привет.

И меня однажды за ногу возьмут.
Не спасёт, что я не лаю и обут.
Что, по слухам, я - талантливый поэт.
Как собаку, меня выбросят в кювет.
Потому что в чёрной сутолоке дня,
как собаку, переедут и меня.

Глеб Горбовский
1958, Сахалин

XXIX

И Митя очнулся, весь в поту, с потрясающе ясным сознанием, что он погиб, что в мире так чудовищно безнадежно и мрачно, как не может быть и в преисподней, за могилой. В комнате была тьма, за окнами шумело и плескалось, и этот шум и плеск были нестерпимы (даже одним своим звуком) для тела, сплошь дрожащего от озноба. Всего же нестерпимее и ужаснее была чудовищная противоестественность человеческого соития, которое как будто и он только что разделил с бритым господином. Из залы были слышны голоса и смех. И они были ужасны и противоестественны своей отчужденностью от него, грубостью жизни, ее равнодушием, беспощадностью к нему...
-- Катя! -- сказал он, садясь на кровати, сбрасывая с нее ноги. --Катя, что же это такое! -- сказал он вслух, совершенно уверенный, что она слышит его, что она здесь, что она молчит, не отзывается только потому, что сама раздавлена, сама понимает непоправимый ужас всего того, что она наделала. -- Ах, все равно, Катя, -- прошептал он горько и нежно, желая сказать, что он простит ей все, лишь бы она по-прежнему кинулась к нему, чтобы они вместе могли спастись, -- спасти свою прекрасную любовь в том прекраснейшем весеннем мире, который еще так недавно был подобен раю. Но, прошептав: "Ах, все равно, Катя!" -- он тотчас же понял, что нет, не все равно, что спасения, возврата к тому дивному видению, что дано было ему когда-то в Шаховском, на балконе, заросшем жасмином, уже нет, не может быть, и тихо заплакал от боли, раздирающей его грудь.
Она, эта боль, была так сильна, так нестерпима, что, не думая, что он делает, не сознавая, что из всего этого выйдет, страстно желая только одного -- хоть на минуту избавиться от нее и не попасть опять в тот ужасный мир, где он провел весь день и где он только что был в самом ужасном и отвратном из всех земных снов, он нашарил и отодвинул ящик ночного столика, поймал холодный и тяжелый ком револьвера и, глубоко и радостно вздохнув, раскрыл рот и с силой, с наслаждением выстрелил.

Митина любовь
14 сентябрь1924 Приморские Альпы
Иван Бунин

А Русь еръ тангрыд сакласын; олло сакла, худо сакла! Бу даниада муну кибить ерь ектуръ; нечикь Урус ери бегляри акой тугиль; Урусь ерь абоданъ болсынъ; растъ кам даретъ. Олло, худо, богъ, данъиры.

А Русь Бог да сохранит! Боже, сохрани ее! Господи, храни ее! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя эмиры Русской земли несправедливы. Да устроится Русская земля и да будет в ней справедливость! Боже, Боже, Боже, Боже!

Хождение за три моря
1475
Афанасий Никитин

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить... И глядь – как раз – умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.


Александр Пушкин 1834

XIV
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами - себя.
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно;
Нам чувство дико и смешно.
Сноснее многих был Евгений;
Хоть он людей, конечно, знал
И вообще их презирал, -
Но (правил нет без исключений)
Иных он очень отличал
И вчуже чувство уважал.

Александр Пушкин
Евгений Онегин

XLVII

А счастье было так возможно,
Так близко!.. Но судьба моя
Уж решена. Неосторожно,
Быть может, поступила я:
Меня с слезами заклинаний
Молила мать; для бедной Тани
Все были жребии равны...
Я вышла замуж. Вы должны,
Я вас прошу, меня оставить;
Я знаю: в вашем сердце есть
И гордость и прямая честь.
Я вас люблю (к чему лукавить?),
Но я другому отдана;
Я буду век ему верна.

Александр Пушкин
Евгений Онегин

Старательно мы наблюдаем свет,
Старательно людей мы наблюдаем
И чудеса постигнуть уповаем.
Какой же плод науки долгих лет?

Что наконец подсмотрят очи зорки?
Что наконец поймет надменный ум
На высоте всех опытов и дум,
Что? — точный смысл народной поговорки.

Е. А. Баратынский 1828

— Отдельные кабинеты, вино, кокотки, дебош, — говорили про него. — Бряцание сабли заглушало в нем все высшие чувства...
Высшие чувства, вино! А что такое вино для такой натуры, как Елагин? «Чувствую иногда такую муку и влечение ко всему хорошему, высокому, вообще, черт его знает, к чему, что грудь ломит... Хочу схватить какой-то неуловимый мотив, который как будто где-то слышал, но его все нет и нет...» А вот во хмелю-то дышится легче и шире, во хмелю неуловимый напев звучит явственнее, ближе. И что с того, что и хмель, и музыка, и любовь в конце концов обманчивы, только усугубляют это несказанное в своей остроте и в своем излишестве ощущение мира, жизни?

Дело корнета Елагина
11 сентября 1925. Приморские Альпы
Иван Бунин

19 Мнози суть высоцы и славни: но кротким открываются тайны,
20 яко велия сила Господня, и смиренными славится.
21 Вышших себе не ищи и крепльших себе не испытуй.
22 Иже ти повеленна, сия разумевай: несть бо ти потреба тайных.
23 Во избытцех дел твоих не любопытствуй: вящшая бо разума человеческаго показана ти суть:
24 многи бо прельсти мнение их, и мнение лукавно погуби мысль их.

***

19 Много высоких и славных, но тайны открываются смиренным,
20 ибо велико могущество Господа, и Он смиренными прославляется.
21 Чрез меру трудного для тебя не ищи, и, что свыше сил твоих, того не испытывай.
22 Что заповедано тебе, о том размышляй; ибо не нужно тебе, что сокрыто.
23 При многих занятиях твоих, о лишнем не заботься: тебе открыто очень много из человеческого знания;
24 ибо многих ввели в заблуждение их предположения, и лукавые мечты поколебали ум их.


Сир. 3

В сущности, все мы, в известный срок живущие на земле вместе и вместе испытывающие все земные радости и горести, видящие одно и то же небо, любящие и ненавидящие в конце концов одинаковое и все поголовно обреченные одной и той же казни, одному и тому же исчезновению с лица земли, должны были бы питать друг к другу величайшую нежность, чувство до слез умиляющей близости и просто кричать должны были бы от страхи и боли, когда судьба разлучает нас, всякий раз имея полную возможность превратить всякую нашу разлуку, даже десятиминутную, в вечную.
Но, как известно, мы, в общем, весьма далеки от подобных чувств и часто разлучаемся даже с самыми близкими как нельзя более легкомысленно.

Далекое
Амбуаз 1922
Иван Бунин

Прежде всего женщина — это цветок, дитя и ангел.

Прежде всего женщина — это цветок, дитя и ангел.
Всякая женщина — это потенция, но не всякая — актуальность. Эти формы как бы дремлют в глубинах женской сущности и посылают свет изнутри. В жизни любой женщины бывают мгновенья, когда одна из этих форм просыпается, выступает на первый план и начинает выказывать себя; тогда женщина — настоящий цветок, или само дитя, или совершенный ангел; все дивится ей и с радостью внемлет. Бывают женщины, у которых проявляется или одна только форма, или обе сразу: одна остается цветком, другая несет в себе дитя, а в третьей и дитя и ангел одновременно, а для цветка места нет... Беда начинается тогда, когда все три формы в женщине отмирают, так что она и не живет в них, и не знает о них. Вот это действительно незадача: только плотью она еще женщина, душевно же она бесплотна, духовно мертва. То есть она как бы не женщина, но и мужчиной ей стать не дано. Все остальное, что еще делает ее женщиной, что еще и можно и должно сделать, — вдохновительница любви, супруга, мать, хранительни­ца очага, воспитательница, повелительница, спутница жизни, — даже при самых лучших намерениях остает­ся ей не по силам, потому что эфирная плоть ее женской сущности захирела и стала бесплодной.

* * *
Женщина (неважно, знает она об этом или нет; впро­чем, большинство наверняка знает) — это прежде всего цветок. Ее призвание — нежность и красота. Вот поче­му она требует бережливости и восхищения; и требует по праву. Нежно ее восприятие; нежна ее природная тайна, которую она в себе воплощает; нежна ее фигура; нежен ее взор. Даже самая крепкая женщина по сравнению с самым крепким мужчиной кажется и нежной, и хрупкой. Женщина, не желающая ничего знать о своей нежности, изменяет своей сущности и протестует против собственной природы. Нежность обязывает ее быть красивой. Красивой может быть даже самая не­красивая из женщин. Потому что истинна не физическая, а душевная, духовная красота. Дух женщины, вселившийся в прекрасную душу, может сделать прелестной даже некрасивую на вид женщину: тогда внутренняя красота светится через незадавшуюся внешность, поет и излучает счастье; тогда с радостью замечают красавицу в особо не примечательном лице.
Как цветок женщина призвана жить центростре­мительной жизнью и разворачивается изнутри. Она дол­жна довериться дремлющей в себе энтелехии, самозаб­венно, целиком, непроизвольно расцвести на солнце универсума. Она призвана формироваться в тиши, в неколебимом покое обетования ждать, в скромном сми­рении следовать послушанию и всем — даже в несчас­тье — дарить благовоние, утешение и радость.
В этом бытии цветка у женщины чего только нет; тут и любовь к другим цветам природы и понимание их языка; тут и забота (форма) ее одежды (опрокину­тая чашечка цветка); тут и врожденный вкус к линии и цвету; тут и радость от собственной красоты; тут и аромат; тут и искусство красноречивого молчания и молчаливого ответа, и многое другое, что так восхища­ет нас.
И ни один цветок не гонит свое соцветие выше того, что положено ему. Ни один не хочет иметь больше того, что задано ему; ни один не пытается самоуправно ис­править в себе свою природу или самовольно подчерк­нуть свою красоту; нет в них ни тщеславия, ни власто­любия, ни зависти. Вот почему всякая жаждущая блес­ка, охочая до румян, тщеславная, деспотичная, завистливая женщина неверна цветку в себе и прегре­шает тем самым против воли сокровенной сущности.

Взгляд в даль
Иван Ильин

Два чувства дивно близки нам -
В них обретает сердце пищу -
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!
Земля была б без них мертва,
Как пустыня
И как алтарь без божества.

Александр Пушкин, (1830)

Нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как народ русский.

Екатерина Великая

Как-то один преподаватель Университета посе­тил старца и сказал ему:
— Отче, мне трудно поверить, что Бог есть. Знаешь, я человек образованный, живу на Западе, и все то, что ты говоришь и делаешь, я могу объ­яснить логически. Конечно, какая-то сила, может быть, и существует, но то, что ты говоришь о Хрис­те, о Таинствах, я принять не могу.
Старец его выслушал и сказал коротко:
— Ты глупее ящерицы.
Тот обиделся на эти слова старца и возражал. Но старец настаивал:
— Я тебе правду говорю. Ты глупее ящерицы, и я тебе это докажу.
Там, рядом со старцем жила ящерица, и он ее позвал. Зверюшка подбежала к нему, и он попросил ее сказать, есть ли Бог. Ящерица поднялась на двух лапках и кивнула головкой, как бы давая этим дви­жением положительный ответ. Ученый растерялся и начал плакать. А старец сказал ему:
— Видишь теперь, что ты глупее ящерицы? Яще­рица знает, что есть Бог, а ты, имея мозги, не пони­маешь.

Жизнеописание и наставления схимонаха Паисия Афонского 1994 †

Чувство превосходства над всеми и всем – вот та внутренняя тайная сила, которая руководит ходом всей его жизни. Не свободен в поисках истины и разум; подчиняясь главной страсти, Толстой является ее рабом, ее жертвой. Чувство собственного превосходства заставляет Толстого с молодых лет стремиться стать учителем человечества. С этой целью он задумывает создание новой, высшей, превосходнейшей религии, долженствующей осчастливить человечество. Так Евангелие приносится в жертву этой страсти. Молоху, царящему в сердце Толстого.

И. Концевич

Темна ночь перед рассветом.
Страшен сон, да милостив Бог.

Вем, Господи, яко несть человеку путь его, ниже' муж по'йдет и исправит шествие свое.

Знаю, Господи, что не в воле человека путь его, что не во власти идущего давать направление стопам своим.

Иер. 10:23

Наше самолюбие больше страдает, когда порицают наши вкусы, чем когда осуждают наши взгляды.

Франсуа де Ларошфуко

Никакое притворство не поможет долго скрывать любовь, когда она есть, или изображать - когда ее нет.

Если судить о любви по обычным ее проявлениям, она больше похожа на вражду, чем на дружбу.

На свете немало таких женщин, у которых в жизни не было ни одной любовной связи, но очень мало таких, у которых была только одна.

Любовь одна, но подделок под нее - тысячи.

Любовь, подобно огню, не знает покоя: она перестает жить, как только перестает надеяться или бояться.

Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто ее видел.


Франсуа де Ларошфуко

На каждого человека, как и на каждый поступок, следует смотреть с определенного расстояния. Иных можно понять, рассматривая их вблизи, другие же становятся понятными только издали.

Франсуа де Ларошфуко

Все жалуются на свою память, но никто не жалуется на свой разум.

Франсуа де Ларошфуко

Люди, верящие в свои достоинства, считают долгом быть несчастными, дабы убедить таким образом и других и себя в том, что судьба еще не воздала им по заслугам.


Франсуа де Ларошфуко

Сила и слабость духа - это просто неправильные выражения: в действительности же существует лишь хорошее или плохое состояние органов тела.


Франсуа де Ларошфуко

Зло, которое мы причиняем, навлекает на нас меньше ненависти и преследований, чем наши достоинства.


Франсуа де Ларошфуко

Люди часто похваляются самыми преступными страстями, но в зависти, страсти робкой и стыдливой, никто не смеет признаться.

Франсуа де Ларошфуко

Умеренность счастливых людей проистекает из спокойствия, даруемого неизменной удачей.

Франсуа де Ларошфуко

В то время как люди умные умеют выразить многое в немногих словах, люди ограниченные, напротив, обладают способностью много говорить - и ничего не сказать.

Франсуа де Ларошфуко

— Геронда, что значит: «Лукавии человецы и чародее преуспеют на горшее, прельщающе и прельщаеми»* ?
— Гляди: есть люди с неким эгоизмом, и Бог дает им по затылку, чтобы они спустились пониже. У других лю­дей эгоизма чуть побольше, и Бог дает им по затылку, чтобы они спустились еще пониже. Однако тех, у кого есть сатанинская гордость, Бог не трогает. Может казать­ся, что эти люди процветают, но какое это процветание? Это черное процветание. И потом они падают не просто вниз, но прямо в бездну. Боже сохрани!.

*2 Тим. 3, 13

Паисий Святогорец

Узнал он и обо мне и пришел ко мне в каливу. Постучал один раз и ждал, а пока я открывал, отошел в сторонку и делал поклоны. Одеж­да на нем была поношенная. Рассказал он мне все. У меня было немного сухих смокв, и я ему их дал. «У меня зубов нет», — говорит он. «У меня, — говорю я, — тоже нет». — «А тебе, — спрашивает он, — больно? Мне больно. Из боли рождается радость Христова». — «Может, тебе какую-ни­будь майку дать?» — спрашиваю. «У меня, — говорит он, — есть две. Как потеплеет, одну отдам». Я говорю: «Смотри, побереги свое здоровье, пока ты все не уладишь и не догово­ришься с женой, потому что ты и за ребенка несешь ответ­ственность». Какая же самоотверженность! Какая вера! А ведь ему не было еще и двадцати семи лет. И где бы ему было узнать монашескую жизнь? Он имел совершенное неведе­ние, но и доброе расположение у него было, Бог помог ему, и он глубоко по-евангельски преуспел.

Паисий Святогорец

Quo vadis, Domine?

Когда св. Петра искали для казни слуги разгневанного Нерона, христиане умолили апостола покинуть Рим ради пользы многих. Апостол не соглашался, желая умереть за Христа. Склонившись, однако, на мольбы всей общины, св. Петр ночью, после соборной молитвы, ушел из города. Когда он был у городских ворот, то увидел идущего ему навстречу Иисуса Христа с крестом на плечах. Поклонившись Ему, св. Петр спросил: "Куда идешь, Господи?" (Domine, quo vadis?) — "Иду в Рим, чтобы снова распяться", - ответил ему Господь и стал невидим. Апостол понял, что Иисусу угодно вновь пострадать, на сей раз вместе с ним, в его теле. Апостол возвратился в Рим, был арестован, заключен в Мамертинскую темницу и затем распят. Считая себя недостойным даже в смерти быть подобным своему Божественному Учителю, апостол Петр просил, чтобы его распяли вниз головой. Просьба была исполнена: 29 июня 67 г. апостол Петр умер страшной, мучительной смертью.

Россия должна принадлежать русским, и всякий, кто живет на этой земле, обязан уважать и ценить этот народ.
Русской народности подобает всеобъединяющая и всеподчиняющая сила, но каждой народности да будет свобода во всем, что этому объединению и этому подчинению не препятствует.

Александр III

...Все мы, даже самые сильные из нас, могут пере­дать только частицу, которая совсем ничтожна, даже пошла, в сравнении с тем, что чувствуешь. Да, может быть, самое достойное — молчание...  

Г.Н. Кузнецова На вершине холма 

Рос я среди крайнего дворянского оскудения, которого опять-таки никогда не понять европейскому человеку чуждому русской страсти ко всяческому самоистребленью. Эта страсть была присуща не одним дворянам. Почему, в самом деле, влачил нищее существование русский мужик, всё-таки владевший на великих просторах своих таким богатством, какое и не снилось европейскому мужику, а своё безделье, дрёму, мечтательность и всякую неустроенность оправдывавший только тем, что не хотели отнять для него лишнюю пядь земли от соседа помещика, и без того с каждым годом всё скудевшего? Почему алчное купеческое стяжание то и дело прерывалось дикими размахами мотовства с проклятиями этому стяжанию, с горькими пьяными слезами о своём окаянстве и горячечными мечтами по своей собственной воле стать Иовом, бродягой, босяком, юродом? И почему вообще случилось то, что случилось с Россией, погибшей на наших глазах в такой волшебно короткий срок? 

Иван Бунин 

Жизнь Арсеньева

Преданность её семье, детям, которых у неё было девять человек и из которых она пятерых потеряла, была изумительна, разлука с ними — невыносима. Она беззаветно посвятила семье свою жизнь. Безропотно наблюдая приближающееся разорение, страдая от пьянства и беспечности мужа, она часами молилась по ночам, плакала порой в самые прекрасные летние дни, сидя у окна и глядя в поле — о том, что всё проходит и пройдёт навсегда и без возврата, что в мире есть разлуки, болезни, горести, несбыточные мечты, неосуществимые надежды, невыразимые или невыраженные чувства. Мать была для меня совсем особым существом среди всех прочих, нераздельным с моим собственным. <...> С матерью связана самая горькая любовь всей моей жизни, я с младенчества нёс великое бремя моей неизменной любви к ней — к той, которая, давши мне жизнь, поразила мою душу именно мукой, поразила, тем более, что в силу любви, из коей состояла её душа, была она и воплощённой печалью: сколько слёз видел я ребёнком на её глазах, сколько горестных песен слышал из её уст!  

Иван Бунин 

Автобиографическая заметка

Эх! Писали бы вы, паразиты, на своем говенном жаргоне и читали бы сами себе вслух свои вопли. И оставили бы совсем-совсем русскую литературу. А то они привязались к русской литературе, как иногда к широкому, щедрому, нежному, умному, но чересчур мягкосердечному, привяжется старая, истеричная, припадочная блядь, найденная на улице, но, по привычке ставшая давней любовницей.
И держится она около него воплями, угрозами, скандалами, угрозой отравиться, клеветой, шантажом, анонимными письмами, а главное - жалким зрелищем своей болезни, старости и изношенности.
И самое верное средство - это дать ей однажды ногой по заднице и выбросить за дверь в горизонтальном положении.
Целую, А. КУПРИН

Письмо А.И. Куприна Ф.Д. Батюшкову от 18 марта 1909

Замечательно, что Премудрость зовет к себе безумных: "кто неразумен, обратись сюда" (Прит. 9, 4). Стало быть умникам нет входа в дом Премудрости или в св. Церковь. Умность всякую надо отложить у самого входа в этот дом. С другой стороны, если всякая мудрость и ведение только в доме Премудрости, то вне сего дома, вне св. Церкви, только безумие. неведение и слепота. Дивное Божие учреждение! Входя в Церковь, оставь ум свой и станешь истинно умным; оставь свою самодеятельность, и станешь истинным деятелем; отвергнись и всего себя, и станешь настоящим владыкою над собою. Ах, когда бы мир уразумел премудрость эту! Но это сокрыто от него. Не разумея премудрости Божией, он вопиет на нее, и безумных разумников продолжает держать в ослеплении своем.

Святитель Феофан Затворник. Мысли на каждый день года.

Изучающим языческие науки, и не ради одной лишь образованности в них упражняющимся, но и мнения их суетные приемлющим — анафема!


Возглашается в церквах раз в год, в первое воскресенье Великого поста.

Нет трусливее народов на свете, чем славящие воинственность, силу и гордость.


Мстислав Черниговский Храбрый
(ок. 983—1036, Чернигов), в крещении Константин

Ему удалось подчинить приазовских хазар (1016). В 1022 году он выступил против алан. Воевал с косогами. Когда оба войска встретились, касожский князь Редедя вызвал Мстислава на поединок. Этот поединок воспели скальды князя Мстислава и летописец Никон записал его детали в далекой Тамани (позднее этот эпизод упоминался также в «Слове о полку Игореве»). Он проходил по специфичным правилами данного региона, возможно это была разновидность национальной борьбы. Соперники боролись без оружия и лишь поверженного соперника разрешалось добить, как это и сделал Мстислав. В честь этой победы и в честь Богородицы, какую князь молил о помощи перед битвой, Мстислав заложил каменный храм в своей столице, следы которого были выявлены при раскопках.

...Было время - и были подвалы,
Было дело - и цены снижали,
И текли куда надо каналы,
И в конце куда надо впадали.

Дети бывших старшин да майоров
До ледовых широт поднялись,
Потому что из тех коридоров,
Им казалось, сподручнее - вниз.

Баллада о детстве 1975
Владимир Высоцкий

Гонит неудачников
По миру с котомкою,
Жизнь текет меж пальчиков
Паутинкой тонкою,

А которых повело, повлекло
По лихой дороге -
Тех ветрами сволокло
Прямиком в остроги.


Разбойничья 1975
Владимир Высоцкий

В синем небе, колокольнями проколотом, -
Медный колокол, медный колокол -
То ль возрадовался, то ли осерчал...
Купола в России кроют чистым золотом -
Чтобы чаще Господь замечал.

Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною -
Перед солоно - да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.


Купола 1975
Владимир Высоцкий

15 имe'яй у'шы слы'шати да слы'шит.
16 Кому же уподо'блю род сей? Подо'бен есть дe'тем сeдя'щым на то'ржищих, и возглаша'ющым друго'м свои'м
17 и глаго'лющым: писка'хом вам, и не пляса'сте: пла'кахом вам, и не рыда'сте.

15 Кто имеет уши слышать, да слышит!
16 Но кому уподоблю род сей? Он подобен детям, которые сидят на улице и, обращаясь к своим товарищам,
17 говорят: мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали.

Мф. 11

37 Иерусали'ме, иерусали'ме, изби'вый проро'ки и ка'мением побива'яй по'сланныя к тебe, колькра'ты восхотe'х собра'ти чада твоя, я'коже собира'ет ко'кош птенцы' своя' под крилe', и не восхотe'сте;
38 Се, оставляется вам дом ваш пуст.

37 Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!
38 Се, оставляется вам дом ваш пуст.

Мф. 23

11 Он же рече' им: не вси вмeща'ют словесе' сего', но и'мже дано' есть:
12 суть бо скопцы', и'же из чре'ва ма'терня роди'шася та'ко: и суть скопцы', и'же скопи'шася от человe'к: и суть скопцы', иже искази'ша са'ми себе' ца'рствия ра'ди небe'снаго: моги'й вмeсти'ти да вмeсти'т.

11 Он же сказал им: не все вмещают слово сие, но кому дано,
12 ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит.

Мф. 19

28 Прииди'те ко мнe вси тружда'ющиися и обремене'ннии, и аз упоко'ю вы:
29 возми'те иго мое на себе' и научи'теся от мене', яко кро'ток есмь и смире'н срдцем: и обря'щете покой душа'м ва'шым:
30 иго бо мое благо, и бремя мое легко' есть.

28 Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас;
29 возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим;
30 ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.

Мф. 11

Я считаю знаменательным и для русской жизни в вы­сокой степени типичным, что к пению меня поощряли простые мастеровые русские люди и что первое мое при­общение к песне произошло в русской церкви, в церков­ном хоре. Между этими двумя фактами есть глубокая внутренняя связь. Ведь вот, русские люди поют песню с самого рождения. От колыбели, от пеленок. Поют всегда. По крайней мере, так это было в дни моего отрочества. Народ, который страдал в темных глубинах жизни, пел страдальческие и до отчаяния веселые песни. Что случи­лось с ним, что он песни эти забыл и запел частушку, эту удручающую, эту невыносимую и бездарную пошлость? Стало ли ему лучше жить на белом свете или же, наобо­рот, он потерял всякую надежду на лучшее и застрял в промежутке между надеждой и отчаянием на этом про­клятом чертовом мосту? Уже не фабрика ли тут винова­та, не резиновые ли блестящие калоши, не шерстяной ли шарф, ни с того ни с сего окутывающий шею в яркий лет­ний день, когда так хорошо поют птицы? Не корсет ли, надеваемый поверх платья сельскими модницами? Или это проклятая немецкая гармоника, которую с такой лю­бовью держит под мышкой человек какого-нибудь цеха в день отдыха? Этого объяснить не берусь. Знаю только, что эта частушка — не песня, а сорока, и даже не нату­ральная, а похабно озорником раскрашенная. А как хо­рошо пели! Пели в поле, пели на сеновалах, на речках, у ручьев, в лесах и за лучиной. Одержим был песней рус­ский народ, и великая в нем бродила песенная хмель...
Сидят сапожнички какие-нибудь и дуют водку. Сквер­нословят, лаются. И вдруг вот заходят, заходят сапожнич­ки мои, забудут брань и драку, забудут тяжесть лютой жизни, к которой они пришиты, как дратвой... Перекиды­вая с плеча на плечо фуляровый платок, за отсутствием в зимнюю пору цветов заменяющий вьюн-венок, заходят и поют:

Со вьюном я хожу, С золотым я хожу,
Положу я вьюн на правое плечо,
А со правого на левое плечо.
Через вьюн взгляну зазнобушке в лицо.
Приходи-ка ты, зазноба, на крыльцо,
На крылечушко тесовенькое,
Для тебя строено новенькое...

И поется это с таким сердцем и душой, что и не заме­чается, что зазнобушка-то нечаянно - горбатенькая... Горбатого могила исправит; а я скажу — и песня...

Маска и душа
Париж 1932
Федор Шаляпин

Я только тогда могу хорошо спеть историю молодой крестьянки, которая всю свою жизнь умиленно помнит, как когда-то давно, в молодости, красивый улан, проезжая деревней, ее поцеловал, и слезами обливается, когда, уже старухой, встречает его стариком (я говорю о «Молодешенька в девицах я была»), - только тогда могу я это хорошо спеть, когда воображу, что это за деревня была, и не только одна эта деревня,— что была вообще за Россия, что была за жизнь в этих деревнях, какое сердце бьется в этой песне... Ведь вообразить надо, как жила эта девушка, если райское умиление до старости дал ей слу­чайный поцелуй офицера в руку. Надо все это почувст­вовать, чтобы певцу стало больно. И непременно станет ему больно, если он вообразит, как в деревне жили, как работали, как вставали до зари в 4 часа утра, в какой су­хой и суровой обстановке пробуждалось юное сердце. Вот тогда я действительно «над вымыслом слезами обо­льюсь».
Вообразить, чувствовать, сочувствовать, жить с горем безумного Мельника из «Русалки», когда к нему возвра­щается разум и он поет:
Да, стар и шаловлив я стал!
Тут мельник плачет. Конечно, за Мельником грехи, а все же страдает он мучительно, - эту муку надо почув­ствовать и вообразить, надо пожалеть... И Дон-Кихота полюбить надо и пожалеть, чтобы быть на сцене трога­тельным старым гидальго.

Маска и душа
Париж 1932
Федор Шаляпин

«Вот тебе и хладнокровные британцы»,— думал я, с восторгом глядя на взволнованную публику.
Как-то сразу после первого спектакля я стал любим­цем лондонской публики, и - с гордостью скажу - ко мне одинаково прекрасно относились и очаровательные светские дамы, и простой мастеровой народ. Мне приш­лось бывать и в гостиной премьер-министра, и в кварти­рах музыкантов оркестра, пить шампанское в посольст­вах и портер с театральными плотниками.
Поверьте мне,— я говорю все это не для того, чтоб лю­боваться Федором Шаляпиным, который из Казани, са­пожной мастерской, попал в аристократические гостиные Лондона,— поверьте, не в этом суть, не в этом! Суть в том, что я - человек загнанной, замученной страны, стра­ны, которая, несмотря на трудную жизнь свою, создала великое искусство, нужное всему миру, понимаемое все­ми людьми земли!
Я не умею хорошо сказать то, что чувствую, но чувст­вую я хорошо! И не о Шаляпине я рассказываю, а о рус­ском человеке, которого люблю. Ну да, много горечи в этой любви, и, как всё в нашем мире, наверное, любовь тоже несправедлива,- но никто не нуждается в ней так много, как все мы, Русь!


Страницы из моей жизни 1917
Федор Шаляпин

Товарищ долго объяснял мне, что такое честь девушки. Я слушал его с большим любопытством, но все-таки мне было как-то неловко, стыдно. И во всем, что он говорил, во всем, что происходило на дворе, пред глазами у меня, я чувствовал что-то неладное, как бы некоторое издевательство над женщиной и над любовью.

Осталось только одно светлое пятно - это сияющие счастьем лица молодых. И я подумал, что какую бы грязь ни разводили люди вокруг любви, а все-таки она — счастье! Может быть, я не тогда подумал об этом, но я рад, что эта мысль пришла рано, еще в отрочестве.

Кажется, этой же мысли, в связи со всеми прочими впечатлениями, которые я вынес из отношений женщин и мужчин, я обязан тем, что познал женщину тоже слишком рано.

У меня была знакомая прачка, запойная пьяница. Одна ее дочь, горничная, вышла замуж за генерала. Прачка жила безбедно на средства, которые присылала ей богатая дочь. Она даже выписывала «Ниву», а я читал ей романы и объяснения картинок. На этом и устроилось мое знакомство с нею. У нее была еще другая дочь, очень красивая девушка, но душевнобольная. Она, как я знал, любила офицера, ушла с ним. А он ее бросил. И вот девушка сошла с ума. Мне было очень жалко ее, но она возбуждала у меня темное чувство страха.
Она всегда молчала, только хихикала странным пугающим звуком, который казался мне злым. Ее голубые, красивые глаза смотрели на все и на всех пристально, неподвижно. А я не мог смотреть на нее долго. Мне думалось, что она может сказать что-нибудь страшное. Я иногда думал о ней:
«Почему она несчастна? Такая красивая! Если бы она вышла замуж за офицера, как сестра моего товарища за почтальона».
И вообще она своим молчанием, своим мертвым взглядом заставляла меня много думать о ней.
Зимою, на святках, я поехал с ее матерью ряженым в Козью слободку, к знакомым прачки. Там танцевали кадриль, ели, пили, играли в фанты. Я понравился какой-то толстой девиц. Она уводила меня за печку и целовала какими-то особенными поцелуями, от которых кружилась голова и которые неприятно волновали меня. Возвращаясь из гостей поздно, пьяная прачка предложила мне ночевать у нее. До Суконной слободы было далеко. Я согласился, и прачка указала мне место для ночлега: на сундуке, в комнате ее дочери.
Мне было 13 лет в ту пору. Не стесняясь моим присутствием, прачка раздела дочь и уложила ее на постель, против сундука, на котором лежал я. Уложила и ушла, погасив огонь. Мне не спалось. Я был взволнован поцелуями толстой девицы. Я вспоминал любовные истории, о которых слышал, романы, прочитанные мною, красивые речи влюбленных на сцене театра и, главное, прежде всего счастливое лицо сестры товарища, когда она стояла на крыльце под руку с мужем, над толпою бесновавшихся баб. Мне подумалось:
«А что если я заменю офицера? Может быть, эта красивая девица выздоровеет?»
Я встал, тихонько сел к ней на кровать, взял ее голову и повернул к себе. В темноте мне показалось, что больная смотрит на меня более осмысленным взглядом, и это увеличило мою храбрость. Она все молчала, не сопротивляясь мне и даже как будто не дыша. Когда я пришел в себя, то ясно увидел, что ее глаза смотрят в потолок так же мертво, как всегда.
Вероятно, что в этом рассказе не все верно, и на самом деле я вел себя грубее и прямей, а соображения и мысли, до некоторой степени, оправдывающие меня, придуманы мною после. Что же делать? Нет человека, который не нуждался бы в оправдании перед самим собою. Я думаю, что нет такого человека.
Я мог бы не рассказывать эту историю, но мне надо сказать, что с той поры, что бы я ни делал, делал для женщины, для того, чтобы заслужить ее внимание, ее любовь.

Страницы из моей жизни 1917
Федор Шаляпин